А.Г.Круглов

Ветеран

рассказ

Темная ночь,
только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах,
Тускло звезды мерцают

Из соседнего подъезда не умолкают мужские дружные голоса…

— Опять! — возмутилась Виктория. — Славик, — попросила она дружка, — турни-ка ты их! Пожалуйста! Ведь снова не дадут мне перед сменой поспать.

Слава только руками развел: — Праздник ведь их. Юбилей Великой Победы! А ты в такой день ветеранам платок на роток…

— Вовсе нет, просто чтоб перестали во всю глотку орать. Да и окна можно поплотнее прикрыть…

— Вот ты, Викуля, сама возьми и сходи, уговори их, — посоветовал Слава. — А еще лучше, собери-ка что еще есть в холодильнике, ореховки пузырь прихвати, обязательно фотографии своего деда, что на Фиоленте в братской могиле лежит. И к дедам, ветеранам этим певучим — что ночью и днем песни фронтовые поют, спать не дают…

Так и сделали.

На самой верхней лестничной площадке остановились у гудевшей изнутри многоголосьем двери. Переглянулись. Викуля спряталась за спину дружка. А он нажал на звоночную кнопку. Дверь открыли.

— О-о, гости! — первым выглянул из нее дед, весь в медалях и орденах, с густой щетиной седых заросших бровей и без ноги, отнятой почти до колена. Слава даже растерялся. Сосед прежде с палочкой только встречался (на улицу, видно, протез всегда надевал), а тут с костылем, без ноги…

— Прошу, заходите, — распахнул он во всю ширь дорогу в свой дом.

— Спасибо, спасибо… Мы на минутку — соседи просят негромко, чуть потише петь…

— Петь?.. Потише?.. — озадаченно вскинул взгляд на парнишку отставной офицер, судя по погонам — капитан артиллерии. — Можно, конечно, потише, коли просят, коли нужно кому… У нас свой в постели больной — тоже давай тишину. А ничего, бывает вместе с нами и запоёт. Гога, ты как там? — спросил через дверь капитан.

— Да можно вставать уже, лучше. Собираюсь ко столу, — ответил довольно бойко, с акцентом, грузин.

— А вы Славку не слушайте, дружка моего, — обратилась Вика к хозяину. — Мы вас поздравить пришли и дедулю нашего помянуть, — и протянула артиллеристу букетик красных гвоздик, в обложке фотопортрет и в цветном целлофане пакет.

— Ефим! — долетел из комнаты бас, — кто ещё к нам? Зови! Приглашай!

— Да вот, смена наша, считай… Свои поразлетелись, соколики, так бог нам своих — молодых, красивых прислал! — и Ефим, опершись о плечо паренька и на предложенную ему красавицей руку, провёл юных гостей поглубже в квартиру — на гудевший навстречу им бас и прямехонько за накрытый всякой всячиной стол.

— Здравствуйте, — чуть привстав поприветствовал юную парочку, по всему видать, самый главный здесь — с трехзвёздными полковничьими погонами, с целой плитой орденских лент на могучей груди, сам весь могучий и грузный, как богатырь. — Егор Павлович, — представился он. Представились и ребята. И он сразу им в лоб: — Я всё слышал… Глотки, значит, нам пришли затыкать, — пророкотал незлобливо, даже задорно и весело, командир. Подмигнул хитро Викуле, отечески похлопал Славика по плечу. — Всё! Покидаем славный ваш город. Перестаём глотки здесь рвать. Теперь сами будете петь. А нам собираться в дорогу.

— А жаль, очень жаль, командир. Почаще бы ты нас собирал, почаще. Что нам осталось? Повспоминаешь, что вместе пережили — душа разрывается, слёзы накатываются порой на глаза, наливаются свинцом кулаки… Так в драку и рвутся: есть, есть за что! — вдруг вырвал это всё из себя самый старый из присутствующих, как мумия высохший, весь испещрённый морщинами старикан. И продолжил: — Особенно, когда гибнут такие вот мальчишки, совсем сосунки, — ткнул он рукой в сторону молодых. — Трудно поверить, но это же мы тогда, мы!.. Тогда такие же были, как эти сейчас, — снова показа он рукой на молодых. А выполнили отданный нашей батарее приказ: в центре Будапешта, в февральскую стужу, в лютый мороз, безрассудно, шально, только мальчишки да штрафники так могли, прорвались с орудиями на дунайский лед. А фашисты нас снарядами, гранатами, бомбами — и оказались мы все в крошеве кроваво-ледяном. Зацепиться не за что. И с пушками, почти всей батареей на дно… — У старика на мгновенье глотку перехватило. Сдержался. Продолжил не сразу.

— Только по вмерзшему в дунайский лед дебаркадеру какой-то фирмы мехов одну пушку и немного снарядов все-таки удалось перетащить на западный берег. И ты, Егор, вдруг кричишь: — Орудие в меховой магазин, станинами вперед, через витрину! — А дальше и вовсе… До сих пор забыть не могу… Вдруг приказываешь, уже в магазине: — Делай как я: всё мокрое, заледенелое, в сосульках — всё-всё — с себя вон и заменить самым теплым, что попадется. Шубки — лучше всего! Я себе уже присмотрел… И тут же рядом с вешалки снял песцовую шубку и вместо заледеневшей шинели надел на себя. Да ещё подчеркнул: — Вот так всем — и никаких воспалений легких не будет! Повоюем ещё! Две минуты на переодевание даю! — И под общий свист, гиканье, ржанье через пару-другую минут оставшиеся в живых с переправы десяток бойцов — все в мутоне, горностаях и соболях, а кто и в экзотических шапках открыли из противотанковой «76-миллиметровки» уничтожительный прицельный огонь по дворцам, расположенным на набережной Будапешта, из которых продолжали огрызаться огнем фашисты, салашисты и прочая сволочь.

— Молодец, хорошо рассказал, — похвалил старика командир. — Молодые впервые, наверное, такое слышат. — Поднялся из-за стола и сам пошел в соседнюю комнату вытаскивать залежавшегося хворого ветерана. Тут же вошел, сел за стол мужчина «кавказской национальности», без глаза, с черной повязкой вместо него, лет за восемьдесят, не стариковский совсем — собранный, стройный, погоны, как и у всех здесь, артиллерийские, вместо боевого оружия и правительственных наград — кавказский кинжал и газыри.

— Гогашвили, — представился он, — Гога. — И, заглядывая девушке в глаза, поцеловал ей руку. Она оглянулась на Славика. Тот и не заметил вроде бы этого. А Гога, непонятно к чему и кому, наверное всем, посоветовал: — В отношениях с ветеранами ни в чём не тянуть, всё делать с ходу, решительно, хотя бы потому, что нас днём с огнём скоро придётся искать. — И демонстративно положив ладонь на сердце, стал его бережно, сердобольно поглаживать. — Вот так, Егор, на этот раз вроде серьёзно схватило… Как бы не последний сигнал.

Только попробуй мне… Смотри у меня, — пригрозил Гоге комбат. — А теперь спасибо Ефиму скажи… Спасибо, Ефим, — сам повернулся к нему командир, — хорошо ты нас принял, молодец. А теперь Гоге эстафету передавай. У него встретимся вновь, недалеко от Тбилиси. Вон аж куда занесёт нас на следующий год. Ну, по последней давай — на помин, на посошок… Ты покуда принимаешь ещё… Давай, Ефим, наливай. Девушке нашей — Викуле — пополней. За деда, за дедулю её!

Редакция от 20.10.2009 г.