ПРОСТИГОСПОДИ
(невыдуманная повесть)

Всем севастопольцам, крымчанам -
патриотам единой и неделимой России -
посвящаю

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Из всех пожелавших стать первым президентом Крыма самым подходящим считали меня. Те, конечно, считали, кто дружно выдвинул и потом продвигал мою кандидатуру единомышленники, соратники мои. По главное, так считал и сам я. Даже нет, не считал, а всем нутром своим ощущал, что из чертовой дюжины претендентов никто, кроме меня, не решится пойти на такие крайние меры, на какие, ради достижения цели, был готов пойти я. К этому взывало, рвалось все мое существо. Исполнившись за годы борьбы чувством отмщения и гнева, оно так и вибрировало, так и звенело все изнутри словно готовая к пуску стрелы до предела натянутая тетива Только спусти - и устремилась, рвется к сердцу врага. И пронзает его. Но сколько же их этих заклятых врагов? И сколько еще нужно на каждого стрел? И самое важное, главное: где тот верховный, властный, ответственный, кто все возьмет на себя, кто сам, первый уверенно выцелит и без дрожи в руках, без промаха выпустит - как к бою сигнал! первую эту стрелу? Чтобы за ней уже тучи стрел ударили с неба по стану врага!

Этим вот первым, властным, ответственным и рвался стать я. Особенно после того, как залпы танковых пушек, предсмертные крики и ужас растерзанных пулями тел там, в России, в Москве - в клочья разнесли российский Верховный Совет. А вместе с ним и все то, что он для нас крымчан, севастопольцев, моряков-черноморцев, для Родины всей успел совершить.

Всем теперь известное, а тогда позабытое постановление правительства СССР 1948 года о том, что Севастополь из состава Крымской области выделяется в самостоятельную административную единицу (и следовательно, в 1954 году вместе с Крымом не был передан Украине) из архивной трухи на свет божий первыми вытащили мы - руководители Российского народного вече Севастополя (поначалу называлось Народным собранием). Сразу же оценили всю его огромную взрывную силу. И тотчас же предали широкой огласке. Но чтобы заставить МОСКВУ повернуться к отторгнутым от России Крыму, Севастополю, флоту лицом - этого было, конечно же, мало. К делу подключились сотни, тысячи патриотов со всего полуострова. Вскоре мой портфель едва вмещал резолюции собраний и митингов, заявлений депутатов всех уровней, постановления Севастопольского городского и Крымского Верховного Советов, обращения моряков-черноморцев, наконец, почти двести тысяч подписей за российский Севастополь и Крым. На собранные народом рубли я со своими ближайшими соратниками отправился в первопрестольную.

Депутаты Верховного Совета Российской Федерации Бабурин, Астафьев, Павлов, все те, кто сам уже побывал в Симферополе и Севастополе, выступал на наших митингах, встречался с моряками на боевых кораблях, в конце концов свели нас с Евгением Пудовкиным - председателем специальной комиссии при российском Верховном Совете по Черноморскому флоту, Севастополю, Крыму, с самим председателем Верховного Совета Русланом Хасбулатовым. С этих пор по несколько раз ежегодно, на месяц, на два я, другие севастопольцы, крымчане, вооруженные свежими материалами, приезжали для работы в комиссии. Случалось, что работали в Белом Доме ночами, без выходных. О мзде, конечно, и речи не шло. Вот кормежку в депутатской столовой, оплату проезда по железной дороге комиссия брала на себя.

В результате общих усилий преданных Родине россиян в мае 1992 и в июле 1993 Верховный Совет Российской Федерации принял два важнейших постановления: первое по Крыму, второе по главной базе Черноморского флота Севастополю. Точнее - о незаконности их присвоения Украиной и путях возвращения России.

На пленарном заседании высшей российской законодательной власти 9 июля 1993 года весь правый балкон главного зала Белого Дома - более пятидесяти мест - заняли руководители почти всех патриотических движений Крыма, Севастополя, а также штабные чины всего российского и в частности Черноморского флотов.

После страстных и содержательных призывов с трибуны депутатов Сергея Бабурина и Евгения Пудовкина Верховный Совет почти единодушно проголосовал за постановление, которое подтверждало российский федеральный статус Севастополя. И Хасбулатов торжественно поздравил с этим дружно поднявшийся с кресел на ноги зал. Весь наш гостевой балкон взорвался аплодисментами, криками «ура-а!» и, наконец, разразился песней - гимном «Легендарный Севастополь». Депутатам в портере был по сердцу наш бурный порыв. И прежде чем объявить перерыв, Хасбулатов с подъемом, почти упоенно заявил, что ни одно из пленарных заседаний ни одного из Верховных Советов России, когда-либо заседавших в этом зале, никогда прежде ничего подобного не видывало и не слыхивало.

Действие этого постановления, как и по Крыму, не ограничено сроком и обстоятельствами. И в нужный момент всей своей мощью Россия выстрелит ими по зарвавшейся «самостийной и незалежной». Разумеется, если она - родная наша сестра Украина - сама не одумается и по доброй воле не вернет России все то, что ей безраздельно принадлежит. Или, как прежде, не вольется снова в единое с ней государство.

События эти подняли на ноги весь полуостров, весь флот. На центральной площади имени Нахимова севастопольцы, моряки-черноморцы собирались на митинги десятками тысяч. Не в состоянии далее ждать, горя нетерпением, они с надеждой взывали к командованию, ко всем морякам Черноморского флота: «Подымайтесь! Мы с вами! Родина или смерть!» В штыки, с голыми руками за Россию готовы были идти. Однажды в гневном порыве вырвали из машины, сбили с ног, едва не затоптали одного из самых мерзких ельцинских гаденышей, лютого ненавистника всего русского, русских - министра иностранных дел Российской Федерации Козырева. Жаль, унес-таки ноги, спасла прикрывавшаяся милицией и военными моряками Графская пристань.

И ничего удивительного, что главные самостийщики, подрывники единого государства забеспокоились. Вышеописанные события лишь назревали, а новоявленный Мазепа-Кравчук уже потребовал к себе в Киев всех главных российских военноначальников Крыма и предложил им присягнуть на верность Украине, ему лично.

- Стратегически мы подчиняемся только России - наследнице СССР, отбивался командующий Черноморским флотом вице-адмирал Касатонов. Мы ей обязаны и дальше служить.

Украинский самостийщик № 1, явно заполучивший добро первого российского «демократа» и «реформатора», продолжал уверенно настаивать на своем. Убеждал, обещал, угрожал. В конце концов Касатонов все-таки вывернулся и возвратился в Севастополь со всеми своими адмиралами и генералами под прежней присягой.

После этою, даже не дождавшись необходимых соглашений с Россией, украинские националисты с еще большей жадностью принялись отхватывать от единого тела Черноморского флота и его главной базы - Севастополя, от всего Крыма сочившиеся при этом кровью куски.

Поначалу командующий флотом то доказывал в верхах ошибочность передачи новым украинским хозяевам российских военно-морских училищ, то послал взвод своих моряков отбивать занятую оккупантами комендатуру, то приказал перехватить угнанный заговорщиками из севастопольской базы в Одессу боевой корабль. Так и дергался по пустякам. И то лишь покуда Москва не прикрикнула. А прикрикнула - и вовсе притих и вытянул руки по швам, особенно когда внушение ему сделал сам ЕБН.

К концу того же 1992 года какое-то беспокойство охватило и российского президента. Самолично явился в Новороссийск. И, собрав на флагмане Черноморского флота крейсере «Москва» все флотское начальство, строго-настрого предупредил командующего Касатонова, начальника морских пехотинцев генерала Романенко, других военных чинов, чтобы никто ни-ни-ни, и подумать не смел предпринять что-нибудь супротив Украины.

- Смотри у меня, - прищурившись свинячьими глазками, пригрозил он пальцем-крючком адмиралу. - Только то, што я повелю! Мутным глазом меж веками уперся в него, жестко губы поджал. Понят дело? Вот так!..

Беловежские зубры вон из шкур своих лезли, перелопачивали своими копытами весь полуостров, только чтоб не осталось на нем никаких российских вооруженных сил, а еще пуще - вообще ничего российского, и духа русского чтобы не было.

И немногие, очень немногие знали (догадывались, но не знали) об этой безмозглой, расточительной, предательской роли усевшегося на российском престоле царя. Мне же - депутату, председателю постоянной комиссии по гласности Севастопольского городского Совета и депутату Верховного Совета Автономной Республики Крым, а также помощнику депутата Верховного Совета Российской Федерации Сергея Бабурина все это и многое другое было известно. И, будучи лидером самого массового и неукротимого патриотического движения города - Российского народного вече Севастополя, я, все мои многочисленные самоотверженные соратники на все готовы были пойти, только бы Крым, Севастополь, весь цельный, а не раздробленный Черноморский флот снова стали неотъемлемой частью единой и неделимой России. И многое, если не все, зависело тут от самого флота, его командования и прежде всего лично командующего. Стоило ему приказать и военный, а точнее военно-морской, с мощными сухопутными и воздушными силами механизм не только послушно, но и с воодушевлением заработал бы на достижение заветнейшей цели.

И я пошел к Касатонову.

Мы - Севастопольцы знали, что и дед, и отец его, как и другие его родичи, посвятили себя русскому флоту, дослужились до высших командных чинов. Сам Игорь Владимирович стал военноначальником высочайшего класса. До горбачевско-ельцинского всесокрушившего «девятого вала» мощь Черноморского флота и подвижной, нацеленной на 6-й американский флот, советской средиземноморской эскадры утверждалась и его - Касатонова мыслью и волей. И я был уверен, что его - русского потомственного адмирала в те дни тоже сжигали ненависть, жажда возмездия, тоже точила та же дерзкая упорная мысль, что и меня. Но пока вкрадчиво, обходным манером я ее перед ним раскрывал, он и вида не подавал: сидел напротив меня за штабным широким столом совершенно спокойный, уверенный, и его ладная, налитая здоровьем и силой фигура, не по возрасту молодое, без единой морщинки лицо ясно свидетельствовало, что слушает он меня хотя и в полное ухо, но снисходительно, даже, пожалуй, с опаской.

Пока я беседовал с ним в его кабинете, сотни моих избирателей и сподвижников у штабных стен размахивали знаменами, транспарантами, плакатами и во всю глотку и через мегафоны орали: «Севастополь - Крым - Россия!», «Бандеровских оккупантов вон из российского Севастополя!», «Хмара, подавишься Касатоновым, мы покажем тебе нашу русскую кузькину мать!»

Призывы эти сквозь окна доносились до нас. И вдохновляемый ими, яростью, клокотавшею в них, я сообщил адмиралу, что в ответ на угрозы депутата Верховного Совета Украины Хмары схватить и покарать командующего за его упорную приверженность российскому статусу Крыма, Севастополя, флота, активисты Вече, всех других патриотических движений города, Крыма решили разбить у штаба палатки и установить долгосрочное круглосуточное дежурство.

- Палатки уже устанавливают, - доложил я адмиралу.

Получив по телефону подтверждение, Игорь Владимирович поблагодарил и с усмешкой заметил, что даже бронетехника с морскими пехотинцами, которые уже наготове, не могут идти ни в какое сравнение с такой массовой и решительной народной поддержкой.

Был признателен командующему и я - за то, что на митингах, после них и в других обстоятельствах и мне, и ближайшим моим сподвижникам моряки тоже выставляли охрану, а также за ту заметную, очень важную роль, которую командование флотом отводило Российскому народному вече, всем остальным патриотическим движениям города и всего полуострова. Это было крайне необходимо в том нараставшем и углублявшемся противостоянии, в котором столкнулись подлинные права и интересы России - с одной стороны, а с другой - нахрапистая наглость ощутивших вкус к безнаказанной оккупации бандеровских активистов.

Здесь, у нас - на юге страны от всего этого страдали все флот, его главная база Севастополь, весь Крым, их в основном русское население. И мой дерзкий отчаянный план представлялся мне пусть рискованным, жестким, пугающим многих, но единственно надежным, реальным выходом из того положения, в которое враги - от либерал-демократов до американистов и сионистов загнали всех нас. Его я оценивал не только как осведомленный в региональных делах депутат двух Советов, но и с высоты тех руководящих российских структур, в которых месяцами вращаясь на протяжении лет, многое мог наблюдать, анализировать и понимать.

- Как у вас с этим? - спросил я адмирала негромко, почти одними губами и выразительно повел по кабинету глазами, рукой.

Думаю, что Касатонов фазу смекнул, что я о «жучках». Но тут вошел офицер, подал командующему бумагу. Когда они закончили ее обсуждать и офицер удалился, адмирал вроде бы и забыл о моем необычном вопросе, а может быть даже вовсе и не воспринял его. Я снова стал подбираться к тому, что жгло тогда мою душу. И надо было выложить так, чтобы не напугать адмирала, заставить его выслушать меня до конца.

- Игорь Владимирович, это разве правильно, что вы все сдаете и сдаете этим оуновцам, унсовцам, этим наглым упертым хохлам? Ну хорошо, хорошо, не хохлам, - поправился я, увидев на его лице энергичную осуждавшую гримасу.

- Мы отдаем только то, - уверенно возразил адмирал, - что положено по договорам, что требует Киев, что велит мне Москва.

- Да нет, вы и сами еще кое-что им подбрасываете, - как можно поосторожнее, помягче упрекнул я его. - Самостийщики нахально угнали с базы боевой корабль, а вы не потопили его, даже не сумели перехватить. Они же...

- А по-вашему что, - оборвал меня адмирал, - по ним, по этим молодым дурочкам торпеду пускать, бомбы швырять? По своим?

- Какие свои, Игорь Владимирович? Да эти свои войной на нас завтра пойдут, с американцами вместе. Пленных вешать, расстреливать будут.

- Там не все так считают ... И не вечно так будут считать. Рано или поздно мы с Украиной будем вместе опять. Возможно, - внес уточнение он, - при другом руководстве.

- Если нынешнее не успеет такого наворотить!.. Само ведь под американцев, под натовцев стелется. Простигосподи... Да нельзя им флот, Севастополь, Крым отдавать, нельзя!

- Согласен - нельзя! - подтвердил адмирал. Да президенты решают - не мы!

- Плевать! Мало что наворотит предатель, пьянчуга, дурак. С этим все ясно. Маразм. Пора убирать!

Адмирал подозрительно, немо уставился на меня. Легко сказать - президента убрать. И чтоб не подставить себя.

- А мы-то на что? - вскипело во мне. - Не в состоянии разве решать за него, без него? Коли уж он такой идиот. Вы - военные, все мы патриоты, народ... Мы для чего? Разве все не в наших руках? В наших! Время пришло: третью севастопольскую оборону пора занимать!

- Прикажут - займем, - спокойно парировал адмирал. - Верховный, главком должны приказать. Они отдают мне приказы.

- А не прикажут?

- Не будет и обороны.

- А совесть, а долг? А присяга? Вы же клялись! - вырвалось в сердцах у меня. - За неприкосновенность государственных границ, за целостность и нерушимость страны, за народную советскую власть насмерть стоять... С нею как быть, кто будет ее выполнять эту первую, единственную, самую главную вашу, нашу с вами присягу?

Воцарилось молчание. Вот тут-то, наконец, я и собрался, выложил главное: мол иуда этот - верховный гавнокомандующий - он же в тайном сговоре с таким же простигосподи на Украине. И действовать надо нам прежде всего против них. И немедленно, самым решительным образом. Неужто мы хуже, чем Карабах. Приднестровье, Абхазия? Да с нами опыт двух оборон. Вода, море кругом. И только тоненький небольшой перешеек. Еще пока не растащенные по частям окончательно флот, авиация, морская пехота. Рядом - Россия. Даже если боров этот, Борис... Ну взбрыкнется, набычится там... Пусть! Он - это еще не Россия. Регионы - они-то нам пособят. Да и весь полуостров подымится. И Украина, особенно все ее исконно российские южные, восточные да и центральные области. Ей-ей, сам бог нам велит. Только начать!..

Не помню наверняка, что из всего этого успел я сказать, что только собрался сказать, а что и вовсе домыслим потом. Но идею, суть успел - выразил точно.

Командующий снова упорно, испытывающе вгляделся в меня, выложил свои крепкие ладони на стол, оперся о них, решительно встал.

Пришлось подняться и мне.

Нет, не был Касатонов готов, не дано ему было вызреть, чтобы взять в свои руки иной, не привычный, покорный ему, не просто корабельный, а куда более масштабный, мощный, да прямо-таки государственный судьбоносный для России штурвал. И, развернул его на все 180, уже тогда вслед за Абхазией, за Приднестровьем придать Черноморскому флоту, Севастополю, Крыму, Югу всему, а за ним и всем флотам, округам, всей нарождавшейся новой патриотической России совсем иной, достойный ее курс, заслуженную ею судьбу. А так, хоть и с ненавистью, с болью в душе, но без решимости, без отваги, без отчаянной схватки, как топтал, так и топчет, и будет вечно топтать всех нас - русских, россиян на исконно российских землях, в том числе и в Крыму, вонючий и ненавистный бандеровский оккупационный сапог.

Это очень дорогая цена за так называемый мир на крымской, как и другой исконно российской, да и вообще любой захваченной злодеем земле. Для нормальных, исполненных достоинства и долга людей, для абсолютного большинства - цена просто неприемлемая. Вечный отрыв от Отчизны, от необходимых, соками питающих корней, насилие над родным языком, культурой, образом мыслей и чувств, ежеминутное ощущение железных оков, чужого меча над твоей головой, увечность, смертность во много раз больше тех, что потребовались бы в схватке за нашу конечную, заветную цель. Вот чем мы униженно платим сегодня за наши раболепие, трусость, отказы постоять за себя. Не говоря уже обо всем остальном и прежде всего о стратегических интересах Отчизны.

После расстрела в Москве Белого Дома, без прежних российских Верховного совета и Съезда народных депутатов да с таким, как в России, президентом-отступником и самодуром, а также раболепствующими перед ним адмиралами и генералами, нам - крымчанам, севастопольцам, чтобы вернуться на Родину, оставалось рассчитывать лишь на себя: на взрыв гнева в наших сердцах, на решительность своей местной власти, на героя-избавителя, что, наконец, возглавит ее и поведет нас за собой.

И шанс такой скоро представился: выборы первого крымского президента, а вскоре затем и нового парламента. Предыдущий, тоже уже «перестроечный», под руководством бывшего первого секретаря обкома КПСС Николая Багрова как раз и добился для Крыма поста президента. Хлопотал о нем «бывший первый», разумеется, для себя. Но не дремал и «бывший второй» - Леонид Грач. Переизбранный руководителем крымского рескома новой, воссозданной на Украине компартии, он считал, что президентом на полуострове должен стать он. Так, возможно бы, и случилось: по инерции вполне могли бы избрать кого-то из них. Если бы не волна русского, российского патриотизма, особенно круто взмывшая в исконно российском Севастополе, во всем российском Крыму. Она на время отнесла со стремени на обочину всех тех, кто прямо, без обиняков не выступал против раздела Черноморского флота, против окончательной передачи его главной базы - Севастополя, всего Крыма Украине, кто, в конечном итоге, не делал всего, чтобы поскорее вымести с полуострова всех ненавистных украинских оккупантов - наших заклятых врагов. Отнесла в сторону эта волна и Багрова с Грачом - с их разрешением крымских проблем только вечными уступками наглым сепаратистам-самостийщикам, с их безродным надуманным интернационализмом (почему-то всегда за счет России и русских), с их лицемерным осуждением «русского шовинизма», вместо того, чтобы открыто поддержать русских в их ответном противодействии украинскому, татарскому и еврейскому национализму.

В чертовой дюжине претендентов на пост главы Автономной Республики Крым нашлись и такие, которые просто не воспринимались всерьез - по своей очевидной случайности, легковесности и корысти. И, напротив, в силу своих ответственности и бескорыстия двое сами сняли свои кандидатуры ради другой, более проходной. Из оставшихся таким образом в списках и предстояло избрать того, кто избавит крымчан от власти враждебных нам западенцев. Да такого, чтобы в случае необходимости мог бы взяться за дело круче крутого и чтобы кроме всего прочего, что столь необходимо любому правителю, был бы в придачу еще отчаян и хваток как бультерьер, вынослив как вепрь и изворотлив как змий.

Таким-то как раз (несмотря на свой возраст, а вернее в силу его и особенностей моей биографии) я себя и видел, считал. И только для достижения именно этой конкретной, жизнью поставленной перед нами - севастопольцами, крымчанами - цели: объединения с родиной. Для других - повседневных, рутинных, общепринятых целей были, скорее всего, кандидаты посноровистей, поподготовленней. Но не для этой. И я знаю, что говорю. И плевать хотел на возможные ухмылки, издевки так называемых профессиональных политиков, именно по этой причине в наших конкретных крымских условиях просто топивших все в полумерах и болтовне, вместо того, чтобы решительно действовать. Что своими поступками и подтвердили потом. Я же не только внутренне уже решился на все, но и в главных чертах четко себе представлял, как, став главой автономии, сразу же, чтоб не успели мне шею свернуть, запущу, насколько удастся, административные и общественные силы, все подконтрольные мне механизмы, все аргументы: от исторических и правовых до информационных и силовых, на всех - от местного до международного уровнях. И поднял бы я это все вовсе не против братов-украинцев и собственно Украины, а против ее новых обнаглевших панов, антироссийского руководства, против наглого присвоения ими исконно российских земель и живущих на них русских людей. И, хотел бы кто-либо того или нет, этот запущенный мной механизм, эта наша крымская - изнутри, российско-русская шальная атака начали бы в себя засасывать всех: Киев. Москву, СНГ, весь русофобский «цивилизованный» мир, а в пику им и всех наших сторонников. Засосали бы, конечно, и флот, чего бы ни мычал с перегару пущинский боров, чего бы ни вякал подмятый им под себя адмирал. И повернуть события вспять было бы уже невозможно. Новое крымское Приднестровье (Абхазия, Северная Осетия, Кара-Бах, что там еще?..) уже прогрызало бы зубами в Россию дорогу себе и другим. И Крыма Украине больше никогда бы уже не видать. Разве что только в едином государстве с Россией. И каждый на полуострове - все!, кроме, разве что, заезжих матерых хохлов да антирусски натравленных крымских татар, с воодушевлением поддержал бы меня, лишь бы снова оказаться в России. Объявлялись уже и добровольцы - пожившие и молодые, и не только мужчины, готовые и на рельсы лечь, и баррикады свалять, и первыми перекрыть собой Перекоп. И насмерть стоять до подхода первых частей, первых боевых кораблей. И как бы ни отнеслись к этому ЕБН, вся предательская, реформаторская сволочь России, Крым бы с этой минуты был бы уже по сути ее - российский, сбросил бы с себя ненавистные путы бандеровщины. Хотя и в Россию бы вернулся не сразу, как и Приднестровье побыл бы покуда один. Но сдать полуостров снова хохлам, как бы того не добивались они, даже всему ельцинскому прокаженному режиму, было бы просто уже не под силу. Даже ЕБН, пусть формально и мог бы сместить флотских начальников, в корне изменить ничего уже бы не мог. Просто не получилось бы из этого уже ничего. Для обеих сторон потянулась бы долгая бодяга переговоров, в которой бы верховодили мы, москали - на своем российском родном полуострове. Так же, как русские, россияне верховодят теперь в Приднестровье, в Абхазии... Словом, все бы в конечном итоге зависело, как и поныне зависит, от воли России.

Вот в такой обстановке к концу девяносто третьего крымчане, севастопольцы, моряки-черноморцы готовились избрать своего первого президента. И уже в самом начале предвыборной компании становилось ясным, что все четыре кандидата в президенты от блока «Россия», от Русской партии и других пророссийских движений по популярности, по всеобщему доверию к ним имеют наибольшие шансы добиться победы. Из них особенным героем - долгожданным, готовым на подвиг, способным других увлечь за собой, казался Юрий Мешков - боксер, юрист, парламентарий и, главное, лидер русского патриотического движения за крымскую государственность, за ее отделение от Украины и вхождение в Содружество Независимых Государств и прежде всего, конечно, с Россией.

- И пусть только попробуют нам помешать, - в очередной раз выступая на митинге, пригрозил с трибуны Мешков, - тогда мы как в песне: грудью дорогу проложим себе! - и вскрикнул увесистый боксерский кулак. - Не Киев - Москва нам указ!

Вот так же страстно, напористо выступал он всегда - и это прочно оседало в душах крымчан, в русских, истосковавшихся по Родине душах.

Что же касается главных, вне блока «Россия», соперников Мешкова, то ни Грач, ни Багров - ни нынешний, ни бывший предводители крымских коммунистов-интернационалистов, то они и рта не смели раскрыть, чтобы осудить своих, преобразившихся в украинских национал-коммунистов, товарищей. А между тем это они заодно с западенцами, самостийщиками насмерть вцепились своими загребущими лапами в исконно российские Севастополь, весь Крым, жадно позарились на самые законные, самые праведные интересы и чаяния русских, их разодранной в клочья страны. Ни словом не обмолвились Грач и Багров и о том, что именно за счет русских, России и разбухали территории, богатства, все благополучие той же Украины, других советских национальных республик, часто даже щедрее, стремительней, чем сама, приносившая себя в жертву, Россия.

Были у коммунистов и другие причины не выставляться, не лезть на глаза, придерживать язык за зубами. Это, во-первых, что-то вроде ядовитой занозы в сердцах миллионов советских людей - из-за массового предательства, трусости, полнейшей ничтожности компартноменклатурщиков - от самых маленьких, средненьких и до самых главных, больших. Это они без боя, попрятавшись по темным углам, а то и первыми устремившись в буржуи, отдали врагам такими жертвами, таким трудом впервые утвержденную на планете советскую народную власть. И во-вторых, что еще сковывало компартийцев, так это тревога, чуть ли не страх: контрреволюционная буржуазная власть раз уже после переворота разогнала коммунистическую партию вот возьмет (дай только повод) да и разгонит опять. И от того чересчур осторожные, постоянно призывающие к соглашательству, к миру, избегающие открытых схваток, борьбы, партократы откровенно продолжали руководствоваться древнейшей как мир «политикой искусством возможного», а не той - устремленной вперед, наступательной и боевой, что, сплачивая миллионы, достигает, творит невозможное: неведомые дотоле цивилизации, процветающие государства, равенство, справедливость и братство.

Грач же и его партийный коллега по Севастополю Василий Пархоменко, а тем паче Багров, даже частную задачу - воссоединение Севастополя, Крыма с Россией - и ту не отважились поставить перед собой: этот первостепеннейший для каждого жителя Севастополя, Крыма вопрос. Они иезуитски и полностью подменили его лозунгом союза Украины с Россией, союза, который якобы сам по себе исчерпает эту проблему. А между тем окончательно и бесповоротно ее может снять только одно: это и де-юре, и де-факто воссоединение искони, веками составлявших единое целое, а ныне произвольно разрозненных земель и народов Великой России, В бурные предвыборные дни это требование особенно отвечало наступательному боевому духу насильно отторгнутых от Родины, от России, придавленных оккупационным бандеровским сапогом крымчан, севастопольцев, моряков-черноморцев. Потому-то и отвернулись они от Багрова с Грачом. И ни кого-то из них, нет, а только русского патриота Мешкова, и не как-нибудь, а, казалось, на руках готовы были внести и усадить в президентское кресло. Лишь бы только он поскорее да порешительней вырвал бы их из ненавистных объятий бандеровщины и передал бы под крыло, под опеку России - пусть надломленной, безвольной покуда, равнодушно взирающей на беды крымчан, словом, предавшей, в сущности, их, но все же матери кровной своей - родимой России.

В поддержку этого общего чаяния правовые аргументы профессионального юриста, да к тому же еще депутата, политика Юрия Мешкова звучали повсюду, где он выступал, убедительно, сжато и, удивительно, без открытых угроз, разве что только со сдержанным вызовом. Меня же, не владевшего столь же полно и совершенно юриспруденцией и нормами права, поначалу моей депутатской деятельности лишь охватывала слепая жажда справедливости и отмщения и где только было возможно я напрямую, открыто взывал: не покоряйтесь, на баррикады, захватчиков вон! За что меня двадцать один раз пытались лишить депутатской неприкосновенности и постоянно таскали по прокуратурам да по судам.

Известно: бодливой корове бог рог не дает. И первые же опросы избирателей показали: за меня они не отдадут и половины того числа голосов, которые собираются отдать за Мешкова. Он шел впереди всех кандидатов с великим отрывом. Так что никому из всех остальных, в том числе и из блока «Россия», стать президентом и не светило. Так к чему же тогда было цепляться нам за свое кандидатство, оттягивать от соратника драгоценные для него, для всех нас голоса?

И я решился. Первый. И покуда - единственный. И наверное потому, что из всех кандидатов был самым старшим - и от того менее подвержен тщеславию и более углублен, делом занят, а не собой, состоявшийся в чем-то уже, был этаким тертым, обкатанным со всех сторон калачом, который всему знает подлинную цену. А главное оставался привержен выверенным всей моей жизнью идеалам и ценностям. Да и формально тоже - считался старейшиной Верховного Совета Автономной Республики Крым - с определенными прерогативами, ответственностью и почтением. Мне уже подвалило под семьдесят (три месяца оставалось до юбилея). А по паспорту и того хлеще: мальчишкой, порываясь на фронт, приписал себе пару лет. Но благодаря своей природе и постоянной заботе о ее совершенствовании жил как бы вне возраста и стал его чувствовать (и то лишь покуда но пустякам) только спустя после этого еще целых семь лег: то вдруг при сумерках накину на глаза чьи-либо очки (свои еще не завел), то транспорт у остановки не успею настичь дверь перед носом захлопнется, то пятидесятиградусный крымский зной выйти не дает за порог, то взойду на парламентскую трибуну не прыжком на авансцену, как прежде, прямо из зала, а по ступенькам, в обход или с рынка с авоськами в гору едва угонюсь за своей последней, третьей по счету женой - на сорок пять лет моложе меня. Но это уже особая не без тайн, авантюры и риска история. И речь о ней впереди.

Итак, до выборов первого президента Республики Крым - 16 января 1994 года - оставалось меньше двух месяцев. Активистам российского народного вече Севастополя, которое я и теперь возглавляю, велел готовить на ближайшую субботу общегородской массовый митинг. Пригласил на него, а также на предварительный короткий мужской разговор всю «Четверку» кандидатов от нашего блока. Пригласил и Грача. Согласен, вроде не наш - по нашему основному - русскому - вопросу. Для него и вопроса такого-то - русского - нет. Татарский, пожалуйста, да и всех остальных депортированных из Крыма народов. Ну, украинский, еврейский... Какой там еще? А русский вопрос... Да бросьте... Рецидив, имперский каприз шовинистов. Вот вернем Украину снова в Союз, разрешим таким образом украинский вопрос - не станет и повода для разговоров о каком-то там русском вопросе. Все уладится само по себе. Нет, не уладится, пока все, что исконно российское, русское снова не станет навечно российским. А это-то не очень и нужно Грачу, как и Пархоменко предводителю севастопольских коммунистов. Вот что для русских в Крыму, в Севастополе значил бы Грач на посту президента. Хотя во всем остальном он нам не только не враг, но во всем остальном даже ближайший союзник: тоже вроде бы против всяких там грабителей - прихватизаторов, демконтриков разных, либералов проклятых. Вот и пригласил я Грача. А он возьми да и не приедь в Севастополь - ни на узкую встречу с кандидатами от блока «Россия», других пророссийских движений, ни на городской массовый митинг. Комчванство, чистоплюйство скорее всего помешали ему. А также, быть может, и опасение оказаться на митинге лицом к лицу с многотысячной массой разгневанных украинской оккупацией русских. Оккупацией, против которой «коммунисты», лично Грач не предприняли ничего, ни единого гневного слова даже не высказали.

Я уже находился в актовом зале севастопольского городского Совета, когда из Симферополя на наш узкий мужской разговор первым приехал Виктор Межак - председатель Народной партии Крыма, инженер строитель, известный на полуострове старейший марафонский бегун. И сообщил:

- Сергей Шувайников заболел.

Этому самому молодому кандидату в президенты - лидеру Русской партии Крыма предстоящий прямой разговор особенно был ни к чему. Как и все, он тоже, конечно, догадывался, что заложено в основу всей этой затеи, чего хотят от него. Но он-то, со своими молодецкими амбициями, страстью бесконечно, складно, почти упоенно взывать с трибуны ко всем, хотел совершенно противоположного: если и не взойти на пост президента, то хотя бы как можно подольше покрасоваться в ареоле личности вполне достойной им стать. И я сильно засомневался, что он действительно захворал.

- Вот именно. Так бы напрямик и сказал. А то... Заболел.., - прокуренно прохрипел из-под сивой щетинки усов «марафонец-бегун». Хотел уже ругнуться покрепче, да вовремя удержался - в дверях показалась секретарь народного вече Севастополя Алла Николаевна Сладковская, которую я пригласил вести протокол. Пришли и самостоятельный, «внеблоковый» кандидат в президенты Леонид Заречный, и депутат Крымского Верховного Совета Алексей Мельников, и мой заместитель по Вече родной брат Гений Круглов. От Грача же не последовало никаких подтверждений о принятии нашего приглашения, поэтому осталось дождаться самого главного участника серьезного разговора - Юрия Мешкова - и можно бы начинать. Но прошло еще полчаса, а его все нет да и нет.

- Небось по дороге сюда к татарочке своей заглянул, - с мрачным омутовым отливом не то (как ходила молва) караимских, не то греческих глаз, все также неизлечимо прокуренно прохрипел Виктор Межак.

Слишком многое ожидал я от назначенной встречи и начинал уже нервничать. Все круче досада брала. Казалось, что все задуманное, все чего собирался достичь, летит в тран-тарары. Когда с опозданием на час, наконец, появился и самый главный, как теперь говорят, фигурант - Юрий Мешков. Еще с порога виновато заулыбался, штакетник крепких зубов обнажил.

- Казнить нельзя, - четко поставил он запятую, - помиловать! Сдаваясь, чуть приподнял кверху руки. Еще шире заулыбался. Поздоровавшись, уселся за стол. И все-таки чуял: накала недовольства нашего до конца так и не снял. Что-то еще надо было сказать. И сказал: - Телевизионщики перехватили. Попробуй от них отвяжись. Обещаю, больше не буду, - и играючи, клятвенно приложился ладонью к груди. - Зато интервью какое им дал! - торжествующе, даже лихо, по-хлестаковски вдруг вырвалось у него из груди. - Кто еще такое им даст!? - лицо вскинулось, глаза сверкнули и даже, казалось, встопорщились рыжеватые, чуть с сединкой усы.

В студенческом драмколлективе ленинградского госуниверситета в гоголевском «Ревизоре» я выступал в ролях держиморды, частного пристава и почтмейстера. Хлестакова играл студент философского факультета Игорь Горбачев. Он так блестяще воплощал на сцене этот удивительный человеческий тип, что в основном благодаря ему на всесоюзном смотре самодеятельных драмколлективов мы заняли первое место, заслужили грамоты ЦК КПСС, комсомола и Совета Министров, первую премию и право показать свой спектакль в Свердловском зале Кремля. Перейдя после этого из университета на профессиональную сцену, Горбачев со временем стал народным артистом СССР, как стали артистами и некоторые другие участники спектакля. Я же настолько впитал в себя каждый его образ, реплику, интонацию, что нередко и поныне улавливаю в окружающей жизни что-то очень знакомое. И снова ощущаю их власть над собой. И на этот раз невольно начал очень важный, очень ответственный разговор в том же несколько игровом, полушутливом тоне, в каком пытался оправдаться провинившийся перед нами Юрий Мешков. И теми же словами, которые когда-то так и въелись в меня:

- Итак, - изреклось само по себе, - я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам...

- Пренеприятнейшее известие, - поспешил подыграть и Виктор Межак, - к нам едет ревизор, - и даже залихватски, картинно подправил свои, не в пример мешковским, уж вовсе слинявшие, омертвевшие от табачного дыма усы.

- Никто к нам не едет, - осадил я его. - А вот известие... как раз, напротив, самое наиприятнейшее... Особенно для вас -«президентов», - прошелся я по всем неспешным язвительным взглядом, на Мешкове слегка его задержал. И твердо сказал: - Веселитесь. Одним конкурентом у вас стало меньше. Я свою кандидатуру снимаю!

Было очень интересно, очень важно пронаблюдать и в конечном итоге понять, какое воздействие этот мой поступок оказал и в дальнейшем еще будет оказывать, во-первых, непосредственно на них самих - «президентов», и, во-вторых, на перераспределение избирательских голосов.

«Президенты» же молчали и покуда только выжидательно, испытующе поглядывали на меня. Казалось, догадывались, чуяли, что я не все еще им сказал - самое главное еще впереди. И действительно, я уже подыскивал наиболее точные и выразительные слова, чтобы затронуть их самый чувствительный нерв.

- Не заблуждайтесь, - начал я спокойно, даже с усмешечкой, - я вовсе не усомнился в себе. Напротив, - уже чуть возвысил я голос, - чем упорней пытаюсь представить себя президентом, тем все более убеждаюсь, что севастопольский, крымский гордиев узел решительней, беззаветней меня никому из вас не разрубить. Повторяю: из вас - никому! Вас-то я как облупленных знаю!

Алла Николаевна сразу перестала строчить протокол, вскинула подзавитую, уже с сединами голову, восхищенно уставилась на меня. А Мешков с Межаком даже разинули рты. Такой самонадеянности, такой наглости от меня явно не ожидали. Но и момент-то был действительно очень важный, ответственный, настолько, что вполне мог побудить любого из нас на самые неожиданные, самые глубинные, даже и в перехлест, признания, решения, действия. И именно так я невольно и продолжил свой монолог:

- Но как ни кажусь я сам себе наиболее подходящим на роль крымского президента, не мне, увы, суждено разрубить этот наш узелок Не мне. И не тебе! неожиданно бросил я Межаку. - И уж конечно не Сергею Шувайникову. Из нас - никому. Только ему. Вот, вот - ему! чуть развернувшись, ткнул я пальцем в грудь сидевшего рядом Мешкова. - И надо бога благодарить, что ни другой кто-нибудь, а он - наш, российский, русский набирает больше всего голосов. - Вот тут я поднялся со стула, встал во весь рост и изрек: - Но только в том случае наберет, - процедил подчеркнуто я, - если мы поможем ему. Не вместе, скопом, так сказать... Это само собой. А каждый поможет ему, персонально, - уставился я в Межака. - Ты, я... Шувайников тоже. Конкретно мы трое, от блока, - выдохнул я. - И что до меня, то все - я решил: сегодня же, на митинге я призову своих избирателей голосовать не за меня, а за Мешкова. Это же должен сделать и ты, - снова повернулся я к Межаку. - А за тобой потом, в Симферополе и Шувайников. И только тогда мы - русские, россияне получим в Крыму своего президента. Только тогда! В первом же туре! И тут я потребовал от Мешкова: - Но я, мы сделаем это только тогда, когда ты, если ты... Ты должен поклясться... Да, да! Я Юрий Александрович Мешков с этой минуты целиком отдаю себя достижению нашей главной цели, самой главной, какая только может быть сегодня у нас: возвращению Севастополя, Крыма, всех нас в объятия нашей единой и неделимой Родины, матушки нашей России!

- Александр Георгиевич, сколько мы заодно уже боремся? Неужто и перед вами мне еще клятву держать?

- Почему передо мной? Перед всеми! - отпарировал я. - И на митинге тоже можешь поклясться, не помешает. Вы же - «эрдека» ваше... Вы же не просто за возвращение Крыма в Россию. Вам же обязательно самостоятельное государство Крым подавай.

- Да... Но обязательно в содружестве, - уточнил Юрий Мешков, - с другими независимыми государствами - бывшими Республиками СССР, в том числе и с Россией.

- Вот, вот, именно так. И этот, - кивнул я в сторону Межака. У него, у Народной партии тоже свои какие-то выверты. Этому с самостийной и незалежной конфедерацию обязательно подавай. А вот мне, нам, Российскому народному вече Севастополя, простым россиянам - нам все это побоку. Мы как были областью, одной из неотъемлемых частей России - так Крымской областью и хотим оставаться. И ничего лучшего нам больше не надо.

- А я за что стою? За что я-то борюсь? - слегка заводясь уже, спросил Юрий Мешков. - Так что, пожалуйста, - и, как в начале встречи слегка виноватясь перед нами за часовое запоздание, он опять смущенно заулыбался, не очень уверенно растопыренную ладонь на грудь положил и протянул: - Мы же заодно, Александр Георгиевич, какие еще могут быть клятвы? Вот я весь перед вами. Сколько лет уже вместе!

- Это не клятва, - перестав на миг строчить протокол, шепнула мне на ухо Алла Николаевна.

Сдержанно застыл, уставясь в Мешкова, и Гений Георгиевич.

Я промолчал, не стал наседать: неужто можно сфальшивить в такую минуту.

Собралось митингующих на главной площади города тысяч двадцать, двадцать пять. Для полумиллионного Севастополя вполне показательно. Кроме Российского народного вече и только что созданной севастопольской организации Российского общенародного союза в проведении митинга приняли участие чуть ли не все движения и партии Крыма. Трибуной стал с откинутыми бортами грузовой ЗИЛ - почти вплотную к Графской пристани. И таким образом, кроме собравшихся, участниками митинга невольно становились на какое-то время и пассажиры всех городских катеров, и колесного транспорта, и пешеходы прилегавших к площади улиц.

Мое заявление о том, что я снимаю свою кандидатуру и прошу своих сторонников голосовать за Мешкова, что с этой минуты я становлюсь его помощником и доверенным лицом, было встречено восторженным ревом. Как хочешь, так и понимай: то ли самоотверженность мою оценили, то ли бросали мне прямо в лицо: мол, туда же, с кувшинным рылом да в калашный ряд захотел. Хорошо хоть одумался вовремя.

Страстно выступил Юрий Мешков. Поблагодарил меня за решительный шаг.

Мы, - заверил, - вышвырнем украинских оккупантов с нашего русского полуострова!

Виктор Межак на этом митинге своей кандидатуры так и не снял. Хотелось еще покрасоваться в роли потенциального президента Автономной Республики Крым. Но в конце концов сделал все-таки это и он. И голоса его избирателей тоже пошли за Мешкова. И теперь уже мы вдвоем, как доверенные лица кандидата в президенты Юрия Мешкова, почти ежедневно, бывало и по ночам, без всякой охраны, порой нарываясь на угрозы и провокации, сопровождали Юрия Александровича на встречи с избирателями по всему полуострову. Поступи так же и Сергей Шувайников, стал бы Юрий Мешков президентом в первом же туре. А так пришлось во втором схлестнуться еще и с Багровым.

Последняя - один на один - встреча на телевизионных экранах этих двух претендентов на высший государственный пост Автономной Республики Крым превратилась в торжество русских, россиян - всех крымских патриотов России. Боксерская хватка, адвокатский опыт с его красноречием, артистизмом и изощренностью, а также хлестаковская, русская залихвастость «была - ни была» просто опрокинули всю прежнюю привычную фундаментальность и стройность позиции бывшего партноменклатурщика, ныне отступника, своего человека в Израиле - Николая Багрова. Он просто растерялся перед лицом такого яростного патриотического натиска, порой откровенных издевок и только перья летели с него. Леониду Грачу, считай, повезло, что в те дни крутого противостояния в Крыму всего русского и нерусского, российского и нероссийского ему не довелось оказаться на месте Багрова. А то бы Мешков, как курченка, пообщипал бы как следует и Грача.

Итак, новый важный шаг к своему - крымскому Приднестровью был сделан. Не вышло с адмиралом, с командующим Черноморского флота, попробуем с президентом. Мы, считал я, и выбирали его как раз для таких решительных дел.

Но уже через день после своего избрания Мешков на вопросы журналистки Татьяны Коробовой ответил:

- Я не вижу больше нужды в референдуме о статусе Крыма. Став президентом, я теперь и действовать должен как глава государства, как президент. Я обязан теперь отвечать за весь полуостров, служить в интересах каждого, всех!

«Что? Как это всех?! - так и стегануло меня. И, как и Межак, сидя на этой первой президентской пресс конференции рядом с Мешковым, я уже было рванулся крикнуть прямо в ухо ему: - Нет, не за всех... Ты за тех прежде всего в ответе теперь, кого повел за собой, кто поверил в тебя, все свои надежды в твое президентство вложил... Кто избрал тебя! Вот ты чей президент. Вот нашу волю и выполняй!»

Но тут Таня Коробова в своей обычной прямой, что называется - в лоб - журналистской манере влепила президенту еще один точный прицельный вопрос. Я даже невольно так и оборотился весь в слух, обострившимся взглядом так и вонзился в него. А он уже отвечал:

- Что касается вашего второго вопроса, то на важные государственные посты я буду назначать только тех, кто лучше всех остальных к ним готов. И свой ли, не свой он, из нашей ли партии, нет - не самое главное. Лишь бы успешно справлялся с обязанностями, четко исполнял то, что велит президент.

Потому-то он сразу и окружил себя совершенно новыми людьми, никому из нас не известными, не связанными с партией, а просто, видать, нужными ему и в свою очередь заинтересованными в нем. Тем ему и удобными. Самыми неудобными оставались, разумеется, коммунисты. Они, ни мало - ни много, предложили ему свое участие во всех возможных совместных делах и даже, если получится, в совместном правлении. Но куда там... Это такие ребята, что того и гляди растворишься весь в них, а то и вовсе всю власть твою перехватят. И на этот риск Мешков не пошел. Да и со своими поступал достаточно расточительно, странно. Сразу же после вышеупомянутой пресс-конференции назначил одним из своих помощников Виктора Межака или, скажем, пресс-секретарем Игоря Азарова, некоторых других своих ближайших сподвижников на разные должности. Но очень скоро сместил. А основных министров, премьера, словом, ядро правительства не дома, не в Крыму подобрал, а из самого что ни на есть сердца России привез из Москвы. Верховный Совет их утвердил (как того требовала конституция). И многим крымчанам сперва даже показалось, что к ним вдруг явилась своя родная российская власть. Но Крыма варяги толком не знали и не очень-то болели душой за него. Потому-то не только главной, коренной задачи воссоединения, но и обычных экономических, хозяйственных, социальных вопросов и тех не в состоянии были надежно решить. Новых же министров - из опытных, местных, - в московскую компанию свою вводить не желали. К тому же пожирали горы деньжищ: все до единого дружненько поселились в Алуште, у моря и в Симферополь, в столицу, на службу министры-курортники ежедневно доставлялись вертолетом или целым кортежем машин. В конце концов Верховный Совет избавил крымчан от такого «патриотического российского правительства», заодно решительно осудил президента и за его никчемные дорогие визиты в зарубежье.

Я у президента должностей не просил. Хотя мне бы он это позволил, простил. Сам же он ничего не предлагал. Наверное хотел иметь под рукой не только не связанных с ним общим прошлым, но к тому же еще и молодых расторопных послушных исполнителей. А я кроме десятков лет за плечами с их неудобной для окружающих мудростью еще и тем был ему не приемлем, что совсем недавно сам претендовал на то же кресло, на ту же власть, что теперь у него. И при этом начал уже публично его донимать: почему это он, несмотря на данную клятву, до сих пор так и не принялся ее выполнять, не отважился употребить всю свою президентскую власть для скорейшего возвращения Севастополя, Крыма России? Почему?! Все на нашей ведь стороне! Позиция у нас - севастопольцев, крымчан, с какой стороны не взгляни, безупречна. Земля крымская, севастопольская - наша: завоевана и закреплена международными договорами, обустроена нашими предками еще столетия назад. Даже сегодня, после постоянных угроз, насилия, выдавливания с родных насиженных мест, нас - русских на полуострове более трех четвертей, а с говорящими по-русски, со всеми россиянами - превосходство подавляющее. И все мы только о том и мечтаем, чтобы поскорее вернуться в Россию, в родимый свой дом. А что касается нашего права на это, то каждый из нас, хоть ночью разбуди, убедительно объяснит: свою крымскую область, как и другие исконно российские земли, а с ними и русских людей РСФСР передала УССР из советской, социалистической солидарности, из братских соображений и чувств и только при условии дальнейшего совместного пребывания в едином государстве - СССР. Теперь же, когда Украина вышла из единого государства, она должна вернуть России все ее земли и компактно проживающих на них русских, всех россиян. Еще и по той причине, что пропагандистская передача эта состоялась с грубейшими нарушениями законов и юридических процедур со стороны и Украины, и России, и СССР, а также без соблюдения норм международного права.

А что касается Севастополя, то он и вовсе никому никогда не передавался. Выделенный еще в 1948 году специальным постановлением из состава крымской области, он и поныне юридически остается самостоятельной административной единицей России. Не говоря уже об исторической, демографической и языково-духовной стороне дела.

Словом, нынешняя так называемая граница между «самостийной и незалежной» и ее Великим восточным соседом - всего лишь рудимент административной границы между двумя бывшими республиками СССР. А подлинно государственную границу ( в точном соответствии с советским и международным правом) надо устанавливать лишь после полного разрешения всех взаимных территориальных и прочих претензий. И только тогда к полностью воссоединенной, процветающей и могучей России сами потянутся и Украина, и все остальные. Но принимать надо будет лишь тех. кто готов войти в единое, построенное по территориально-административному принципу, унитарное государство - без права выхода из него. Ибо следующий, такой же как бывший ленинский, большевистский - Союз искусственно созданных национальных Республик неизбежно развалится вновь, и теперь, с обретенным для этого опытом и с помощью Запада, еще быстрее, чем прежний. А пока, чрезмерно разбухшая за счет российских земель и людей, сырья и поддержки, голову, можно сказать потерявшая от такого «величия», нынешняя ненька-Украина озабочена только одним: как бы все это невзначай обретенное и незаконно присвоенное не упустить, удержать любою ценой. Потому и бежит от России, тянется к Америке, Западу, НАТО. Утаскивая за собой и земли наши, и миллионы русских, всех, извечно проживающих на них, россиян. Вот для того-то мы и избрали президента Мешкова, чтобы этому конец положить, а для начала вернуть России Севастополь, весь Крым. И все ждали и ждали, когда же, наконец, он бросит прямо в лицо всему этому «незалежно-державному» кодлу перчатку - полную, с верхом, обойму исторических, юридических, политических и экономических аргументов и фактов, а также чисто человеческих, глубоко заложенных в нас, требований и надежд, Тех, что лютой ненавистью вскипают порой в русских сердцах. А для надежности, для отпора возможным акциям украинских силовиков предупредительно подымет вооруженные силы Республики. А те, что преданно Киеву служат, повсеместно блокирует, нейтрализует. И так же плотно запрет изнутри и весь полуостров. Сил на это у нас еще покуда хватает. Не исключая и отчаянных рейдов иных черноморских боевых кораблей, и крымчан, рвущихся в бой, и инсургентов, и волонтеров... Откуда только не заявятся к нам! И, главное, не молчи, президент! Не молчи! Немедленно обращайся и к руководству, и напрямую к народу и России, и Украины, и Крыма. СМИ ведь тоже в твоих сегодня руках. И пример с абхазских, приднестровских героев бери со Смирнова, с Ардзимбы. Их тактику и стратегию перенимай, приноравливай ко времени, к Крыму, к себе. Словом, даешь Приднестровье в Крыму! Натягивай тетиву, президент, точно стрелу выпускай! Бросай вызов врагу!

Но не решился, клятвы своей не сдержал президент. Даже тогда не решился, когда первым забряцал оружием Киев.

Все 100 дней после своего избрания и до начала работы нового парламента Мешков, в сущности, был единоличным властителем Автономной Республики Крым. Решай и указывай, назначай и приказывай... Некому ни изменить, ни утвердить, ни отменить. Сам себе полный хозяин. А своих министра внутренних дел и председателя службы безопасности решился назначить только под конец этого срока. Вместо того, чтобы сделать это в первый же день.

Тут же, ночью из Киева в Симферополь с командой автоматчиков примчался замминистра внутренних дел Украины. Но новые мешковские назначенцы ни только не дрогнули, но и дали ему крутой поворот от ворот. И штурмовать министерство внутренних дел отъявленных россиян хохлацкий замминистра МВД не решился. Но масло на тлеющие угли подлил новый крымский парламент: восстановил отмененную бандеровцами нашу крымскую конституцию от 6 мая 1992 года. Взбешенные украинские националисты потребовали от послушного им президента Кравчука (да и сам он готов уже был) установить над Крымской автономией свое прямое правление. И сразу же по весям и городам, и прежде всего по улицам крымской столицы, загрохотала украинская бронетехника. Но вместо того, чтобы запугать, парализовать россиян, она только подняла в нас дух воинственного, мстительного сопротивления. Самый раз для верховного, для Президента отдать всем военным, силовикам приказ, а всех крымчан призвать оказать захватчикам всестороннее и упорное сопротивление. А дальше ясно: насмерть стоять, как приднестровцы стояли, до полной победы!

Но тут из всех щелей повылазили миротворцы-кликуши. Более всех засуетился, запричитал самый главный из них - интернационалист (как всегда, за счет русских, России, конечно), а если точнее, по жизни, то - украинский национал-коммунист Леонид Грач. К кому только не взывал он и в Крыму, и в Киеве, и в Москве: «Не допустим пролития крови!» Вроде беспроигрышный клич: какой же нормальный за кровь? Но только если не вскрывать спрятанную за ним трусливую предательскую суть. Вот она - в нескольких словах: «Пусть уж лучше Крым, Севастополь с миллионами компактно проживающих русских, всех россиян навечно остаются за Украиной, под ее ненавистным оккупационным сапогом, чем восставать за честь, за свободу, за справедливость!»

И Мешков, совсем недавно рвавшийся в бой, увлекавший нас за собой, клявшийся нам, став президентом, отрекся от этого и так и не призвал военных, патриотов к восстанию. В конце концов выступил против восстановленной парламентом конституции, а сам крымский парламент даже попытался, сговорившись с Кучмой, разогнать. Но изгнанным с поста президента оказался сам он - Юрий Мешков. Кучма четко почувствовал, что немногие подымутся теперь за него и избавился от недавнего избранника россиян полуострова.

Все это напряженное время, грозившее самой жизни Мешкова, бывший боксер в личном плане держался куда как достойней и мужественней, даже, скажем, отчаянно. Не полагаясь лишь на охрану, в прихожей квартиры ночами с автоматом в руках готов был собою прикрыть дочь, сына, жену. А лучше бы все же, как Ардзимба, Смирнов, рисковал бы собой, возглавляя восстание, вместе с народом своим изгоняя из российского Крыма оуно-бандеро-руховских оккупантов. Не расставался он со своим «тэ-тэ» до последних минут своего президентства. Однажды, уже под самый конец, на отведенной ему государственной даче зашел я в сауну, где из своего спортивного тела он как раз выпаривал лишнее. И не поверил своим глазам: его личный «тэ-тэ» небрежно был брошен на топчане у самой открытой двери. Подлинный солдат смертоносное оружие гак не бросает: знает, чем это грозит и не только ему самому.

И еще из запавшего мне тогда в душу. Пущен был слух о некой доли татарской крови в жилах Мешкова. По какой из родительских линий и с какого колена пошло, достоверно не ведал никто. Более других осведомленный, но осторожный Виктор Межак мне только сказал:

- Не даром связь эта давняя с татарочкой у него. И теперь, когда он стал президентом, она повсюду трубит, что ребенка прижила от него. А то, что крымским премьером сделал САБУРОВА, - многозначительно растянул нерусскую эту фамилию он, - так тоже, выходит, не зря.

Словом, надежды наши не оправдались: ни на флот, на его командующего - наследственного русского адмирала Касатонова, ни на Мешкова - президента Автономной Республики Крым, тоже своего, русского, из патриотов.

Оставался парламент, вновь избранный, на две трети почти из депутатов от блока «Россия», сразу же заявивших: цели наши прежние и избраны мы ради них!